Неточные совпадения
— Ну,
будет о Сергее Иваныче. Я всё-таки рад тебя видеть. Что там ни толкуй, а всё не
чужие. Ну,
выпей же. Расскажи, что ты делаешь? — продолжал он, жадно пережевывая кусок
хлеба и наливая другую рюмку. — Как ты живешь?
— То
есть сесть за
чужую хлеб-соль и тут же наплевать на нее, равномерно и на тех, которые вас пригласили. Так, что ли?
В этом он
был совершенная противоположность своему старшему брату, Ивану Федоровичу, пробедствовавшему два первые года в университете, кормя себя своим трудом, и с самого детства горько почувствовавшему, что живет он на
чужих хлебах у благодетеля.
Дубровских несколько лет в бесспорном владении, и из дела сего не видно, чтоб со стороны г. Троекурова
были какие-либо до сего времени прошения о таковом неправильном владении Дубровскими оного имения, к тому по уложению велено, ежели кто
чужую землю засеет или усадьбу загородит, и на того о неправильном завладении станут бити челом, и про то сыщется допрямо, тогда правому отдавать тую землю и с посеянным
хлебом, и городьбою, и строением, а посему генерал-аншефу Троекурову в изъявленном на гвардии поручика Дубровского иске отказать, ибо принадлежащее ему имение возвращается в его владение, не изъемля из оного ничего.
Бедный, худой, высокий и плешивый диакон
был один из тех восторженных мечтателей, которых не лечат ни лета, ни бедствия, напротив, бедствия их поддерживают в мистическом созерцании. Его вера, доходившая до фанатизма,
была искренна и не лишена поэтического оттенка. Между им — отцом голодной семьи — и сиротой, кормимой
чужим хлебом, тотчас образовалось взаимное пониманье.
«Слыхано и видано, — прибавлял капитан язвительно, — что сироты ходят с торбами, вымаливая куски
хлеба у доброхотных дателей, но чтобы сироты приезжали на
чужое поле не с убогою горбиною, а с подводами, конно и людно, тому непохвальный пример являет собою лишь оный Антон Фортунатов Банькевич, что в благоустроенном государстве терпимо
быть не может».
Убыток
был не очень большой, и запуганные обыватели советовали капитану плюнуть, не связываясь с опасным человеком. Но капитан
был не из уступчивых. Он принял вызов и начал борьбу, о которой впоследствии рассказывал охотнее, чем о делах с неприятелем. Когда ему донесли о том, что его
хлеб жнут работники Банькевича, хитрый капитан не показал и виду, что это его интересует… Жнецы связали
хлеб в снопы, тотчас же убрали их, и на закате торжествующий ябедник шел впереди возов, нагруженных
чужими снопами.
— Ох, боговы работнички, нехорошо! — шамкал он. — Привел господь с ручкой идти под
чужими окнами… Вот до чего лакомство-то доводит! Видно, который и богат мужик, да без
хлеба — не крестьянин. Так-то, миленькие!.. Ох, нужда-то выучит, как калачи
едят!
— Опять ты глуп… Раньше-то ты сам цену ставил на
хлеб, а теперь
будешь покупать по
чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в один узел завяжут… да… А ты сидишь да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж на что лучше… да… Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи
есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
— Ничего, привыкнешь. Ужо погляди, какая гладкая да сытая на господских
хлебах будешь. А главное, мне деляночку… Ведь мы не
чужие, слава богу, со Степаном-то Романычем теперь…
— Чтой-то уж и смерть-то словно забыла меня, касатка! — продолжает старуха, — ровно уж и скончания житию-то не
будет… а тоже
хлеб ведь
ем, на печи
чужое место залеживаю… знобка я уж ноне стала!
Этот человек пренеделикатно тотчас же к ним переехал, обрадовавшись
чужому хлебу,
ел и спал у них и стал, наконец, третировать хозяина свысока.
— Князь, — сказал Морозов, — это моя хозяйка, Елена Дмитриевна! Люби и жалуй ее. Ведь ты, Никита Романыч, нам, почитай, родной. Твой отец и я, мы
были словно братья, так и жена моя тебе не
чужая. Кланяйся, Елена, проси боярина! Кушай, князь, не брезгай нашей хлебом-солью! Чем богаты, тем и рады! Вот романея, вот венгерское, вот мед малиновый, сама хозяйка на ягодах сытила!
Не первый он
был и не последний из тех, кто, попрощавшись с родными и соседями, взяли, как говорится, ноги за пояс и пошли искать долю, работать, биться с лихой нуждой и
есть горький
хлеб из
чужих печей на чужбине.
Словом,
чужие лестницы
были для нее не круты,
чужой хлеб не горек.
— Тружусь по мере сил своих, не гневлю господа бога!.. О сю пору, Глеб Савиныч, благодаря милосердию всевышнего никто не попрекнул
чужим хлебом. Окромя своего заработанного, другого не
ел… благодарю за то господа!
Истина не нужна
была ему, и он не искал ее, его совесть, околдованная пороком и ложью, спала или молчала; он, как
чужой или нанятый с другой планеты, но участвовал в общей жизни людей,
был равнодушен к их страданиям, идеям, религиям, знаниям, исканиям, борьбе, он не сказал людям ни одного доброго слова, не написал ни одной полезной, непошлой строчки, не сделал людям ни на один грош, а только
ел их
хлеб,
пил их вино, увозил их жен, жил их мыслями и, чтобы оправдать свою презренную, паразитную жизнь перед ними и самим собой, всегда старался придавать себе такой вид, как будто он выше и лучше их.
— Слухи! слухи! а кто им верил? напасть божия на нас грешных, да и только!.. Живи теперь, как красный зверь в зимней берлоге, и не смей носа высунуть… сиди, не
пей, не
ешь, а
чужой мальчишка, очень ненадежный, не принесет тебe куска
хлеба… вот он сказал, что
будет сегодня поутру, а всё нет, как нет!.. чай, солнце уж закатилось, Юрий?.. Юрий?
«Изучать народ», живучи под
чужим кровом и на
чужом хлебе, для совестливого Бенни
было несносно.
Но — наступила осень, жизнь без постоянной работы стала невозможна для меня. Увлеченный всем, что творилось вокруг, я работал все меньше и питался
чужим хлебом, а он всегда очень туго идет в горло. Нужно
было искать на зиму «место», и я нашел его в крендельной пекарне Василия Семенова.
Егорушка. Гостей разгоняет-с. (Хохочет.) Вы, говорит, рады
чужой хлеб есть… Я, говорит, тоже хозяин… я, говорит… (Хохочет.)
— У нас, — говорит, — кто
ест свой
хлеб, тот и голоден. Вон мужики весь век
хлеб сеют, а
есть его — не смеют. А что я работать не люблю — верно! Но ведь я вижу: от работы устанешь, а богат не станешь, но кто много спит, слава богу — сыт! Ты бы, Матвей, принимал вора за брата, ведь и тобой
чужое взято!
— Зря ты шляешься, лентяй! Даром
чужой хлеб ешь!
— Бесстыдники этакие! Еще благородные, а хотят
чужой хлеб даром
есть.
— Теперь далеко, а как мы станем там, так
будет близко. А от, что вы мне, панычи, скажете: как мы там, между немцами,
будем пребывать? Вы-таки знаете что-то по-латинскому, а я только и перенял от одного солдата:"мушти молдаванешти", но не знаю, что оно значит. А в
чужой стороне добудем ли без языка
хлеба?
— Побирушка проклятая!.. И мать-то твоя
чужой хлеб весь век
ела, да и тебя-то Христа ради кормят, да еще артачится, да туда же лезет… Ах ты, пес бездомный! Ну-ткась, сунься, тронь, тронь…
Афоня. Батюшки! Сил моих нет! Как тут жить на свете? За грехи это над нами! Ушла от мужа к
чужому. Без куска
хлеба в углу сидела, мы ее призрели, нарядили на свои трудовые деньги! Брат у себя урывает, от семьи урывает, а ей на тряпки дает, а она теперь с
чужим человеком ругается над нами за нашу хлеб-соль. Тошно мне! Смерть моя! Не слезами я плачу, а кровью. Отогрели мы змею на своей груди. (Прислоняется к забору.)
Буду ждать,
буду ждать. Я ей все скажу, все, что на сердце накипело.
— Ну, говорю, Емельян Ильич, как хотите, простите, коли я, глупый человек, вас попрекнул понапраслиной. А рейтузы пусть их, знать, пропадают; не пропадем без рейтуз. Руки
есть, слава богу, воровать не пойдем… и побираться у
чужого бедного человека не
будем; заработаем
хлеба…
— Сам посуди, Пантелей Прохорыч, каково
было мне, как родитель посылал нас с братишкой на
чужие хлеба, к
чужим людям в работники!
Если это
была «простая» вежливость (у нас любят многое сваливать на вежливость и приличия), то я этим франтам предпочел бы невеж, едящих руками, берущих
хлеб с
чужого куверта и сморкающихся посредством двух пальцев…
«В поте лица снеси
хлеб твой». Это неизменный закон телесный. Как женщине дан закон в муках родить, так мужчине дан закон труда. Женщина не может освободиться от своего закона. Если она усыновит не ею рожденного ребенка, это
будет все-таки
чужой ребенок, и она лишится радости материнства. То же с трудами мужчин. Если мужчина
ест хлеб, выработанный не им, он лишает себя радости труда.
Впрочем, в некоторых больших экономиях «своим крестьянам» давали
хлеба и картофеля в долг или со скидкой против цены, за которую отпускали «
чужим людям», но и это все
было недостаточно, так как и по удешевленной цене покупать
было не на что.
— Тоже
чужие, а жалко… Теперь пока они еще места найдут… А главное, баринок, сиротки Жаку жалко… Такой щуплый, беспризорный… А сердце в
ем доброе, ваше благородие… Уж как он благодарил за
хлеб, за соль нашу матросскую. И век
будут французы нас помнить, потому от смерти спасли… Все человек забудет, а этого ни в жисть не забудет!
— А вот как у меня-то, — вяло продолжала Александра Михайловна, — живи, как крепостная, на все из
чужих рук смотри. Муж мой сам денег мало зарабатывает; что заработает, сейчас пропьет. Я его уж как просила, чтобы он мне позволил работать, — нет! Хочет, чтоб я его
хлеб ела.
Тетка Павла поддакивала ему и даже находила, что
будет гораздо приличнее для Черносошных перебраться до свадьбы, а не справлять ее в
чужом доме, где их держат теперь точно на
хлебах из милости!
— Как на что? А они ночью по
чужим амбарам ходят,
хлеб таскают к хозяину; как в каком амбаре дверь без креста, хоть на пяти запорах
будь, пролезут… — Донька помолчала. — Раз я их сама слышала, курдушей этих, — проговорила она с медленною улыбкою. — Иду ночью через Дернополье, а они у лавочника в амбаре: у-уу! у-уу!.. Воют.
Есть, значит, просят. Так вот тоже, бывает, дворные воют!
— Батюшка, да нешто не жалеем? Уж так-то жалеем! Да что ж поделаешь? Нельзя нам ее в
чужой дом отдать, — что с хозяйством станется? Дуры-то мы, дуры, силы мужичьей у нас нету, а не обойдешься без нас в хозяйстве, нужно, чтоб баба
была. А от меня, милый, пользы никакой нет, уж второй год лежу… Старик и то иной раз заругается: «Когда ты сдохнешь?» Известно, наше дело христьянское, рабочее, Только
хлеб задаром жуешь.
— Что делать, — отвечал скоморох, — я действительно очень беден. Я ведь сын греха и как во грехе зачат, так с грешниками и вырос. Ничему другому я, кроме скоморошества, не научен, а в мире должен
был жить потому, что здесь жила во грехе зачавшая и родившая меня мать моя. Я не мог снести, чтобы мать моя протянула к
чужому человеку руку за
хлебом, и кормил ее своим скоморошеством.
Он
был человек смелый и даже дерзкий, но осторожный и расчетливый: называться таинственным священником — «времен Лориса» и благословлять — это он мог, и я утвердительно могу говорить, что это он делал и считал это за неважное, потому что «не заедал
чужого хлеба»; но исповедь совсем иная статья: это могло повредить Мифиму.
Но радость скоро прошла, и уже через полчаса Сергей Андреич смотрел на Павла и думал: кто этот
чужой и незнакомый юноша, странно высокий, странно похожий на мужчину? Он говорит грубым и мужественным голосом, много и жадно
ест, спокойно и независимо наливает в стакан вино и покровительственно шутит с Лилей. Он называется Павлом, и лицо у него Павла, и смех у него Павла, и когда он обгрыз сейчас верхнюю корку
хлеба, то обгрыз ее, как Павел, — но Павла в нем нет.
Вообще, какой интерес могли иметь иностранцы в том, чтобы им заманивать к себе простых, ничему не наученных и ни в чем не искусных русских людей, когда по сведениям, бывшим уже тогда в России, «в
чужих землях
было весьма многолюдно, а
хлеба не обильно». Чту могли отнимать у невольников испанцы? Неужто кому-нибудь нужны
были их невольничьи лохмотья?